К рубрике “Евразия” журнала “Простор”

1. Что такое евразиийство с Вашей точки зрения - геополитическая доктрина; специфический тип мироотношения; особый склад характера; некий новый миф, лишенный реального содержания?

2. Нужна ли сегодня евразийская идея и каково ее предназначение в канун ХХІ века?

3. Русские философы ХІХ - ХХ веков активно обсуждали вопрос об особой исторической и религиозно-нравственной миссии России. Сохраняет ли эта идея свою актуальность сегодня?

4. Общеказахстанская идея - нужна ли она и в чем конкретно она должна выражаться?

5. По пути ли Казахстану с Росссией или у Казахстана - особый путь развития? Возможен ли синтез русской и общеказахстанской идеи? И не является ли таким синтезом евразийство?

6. С какими этнокультурными, психологическими, правовыми, экологическими и иными проблемами может столкнуться - или уже сталкивается - проект Евразийского союза государств? Разрешимы ли эти проблемы и при каких условиях?

1. Что такое евразийство с Вашей точки зрения - геополитическая доктрина; специфический тип мироотношения; особый склад характера; некий новый миф, лишенный реального содержания?
- Я б возразил. Евразийство, конечно же, на мой взгляд не миф, лишенный реального содержания, - именно потому, что содержание за евразийством есть, и весьма глубокое. Другое дело, что оно пока - в культурно-исторических масштабах - остается концептуально непроясненным. Евразийство не столь уж молодо, этому течению мысли лет под семьдесят - но, в силу развития по преимуществу контркультурно-маргинального, “андерграундного”, это пока именно течение, которое еще не приобрело ни силы традиции, ни культурных корней, ни рафинированных концептуальных оснований. В силу последнего евразийство пока нельзя назвать геополитической доктриной, хотя потенции и искусы такие есть. А в силу первых двух причин (нетрадиционность, культурная неукорененность) вряд ли можно говорить о “евразийских” чертах характера. Можно говорить о “византийстве” или, на худой конец, “совковости” в чертах характера, но никак не о евразийстве такого типа представления связаны с образом, и притом (желательно) запечатленным в культуре. Образа же “евразийца” на сегодняшний день нет: напрягитесь и попробуйте представить латиноамериканца. Вроде бы можно. А евразийца? Не получается.
Но, в то же время, есть веками сложившийся образ совместной жизни на огромном пространстве, где наши люди “держали щит меж двух враждебных рас - монголов и Европы” (А.Блок). И, естественно, для решения такой задачи нужен был особый геополитический субъект, опирающийся на упомянутую общность. Только назывался он иначе: Русь, Российская империя, Советский Союз. А соответствующая идеология славянофильства, помимо православия и лозунга славянского братства, опиралась также на идею особого пути России, связанного с ее “срединным” положением “между Востоком и Западом”. На эти же идеи - но с учетом новых геополитических и этнокультурных реалий, опирается и евразийство.

2. Нужна ли сегодня евразийская идея и каково ее предназначение в канун ХХІ века?
Как мне представляется, в канун ХХІ века евразийская идея приобрела новую актуальность. Ведь фактически в ее лице мы имеем пережившую уже достаточно длительную историю (если это и “миф”, то уж никак не “новый”) альтернативу ленинско-сталинскому решению вопроса о соотношении геополитических и этнокультурных факторов в истории. Это решение основывалось на традиционной для марксизма всех мастей (и критиковавшейся еще в 80-е годы прошлого века) недооценке культурного фактора: из классового социально-экономического единства выводилось классовое же социально-политическое единство независимо от национальной и государственной принадлежности (“пролетарии всех стран, соединяйтесь”, “пролетарский интернационализм”). Марксизм-ленинизм уделял немалое внимание как “национальному вопросу”, так и институциональным факторам общественной жизни (“семья, частная собственность, государство”), но все это рассматривал исключительно как инструмент классовой борьбы. В годы первой мировой войны это вело, например, к такому “перевернутому” пониманию патриотизма, как ленинская версия “национальной гордости великороссов”: большевики призывали рабочих всех стран к “борьбе против собственных правительств” с целью перевода “войны империалистической в войну гражданскую”.
При всей разнице своего звучания как “геополитический” лозунг “мировой революции”, так и “национальный” лозунг “строительства социализма в одной стране” означали приоритет геополитического фактора перед этнокультурным. Тактически с многонациональностью культуры поступили “мягче”, чем с многоукладностью экономики, но стратегически и там, и там проводилась линия на унификацию и завоевание “командных высот” для социализма. Только несоциалистические уклады и, тем более, формы собственности искоренялись открыто, а в национальном вопросе говорили о “расцвете наций через их сближение” и даже формально сохраняли право на самоопределение “вплоть до отделения”. С возникновением мировой социалистической системы “братским соцстранам” оставили право на национальные особенности “пути к социализму”. Но все, что выходило за рамки предначертанной руководящей линией КПСС модели социализма (задаваемой “наиболее развитым” советским вариантом), рассматривалось как идеологически чуждое (Китай, Югославия), а в крайних случаях даже подавлялось (Венгрия, Чехословакия, Польша). В самом же СССР брежневское Политбюро торжественно констатировало образование “новой многонациональной общности - советского народа”.
В годы перестройки борьба за территориальный хозрасчет, а затем и национальные суверенитеты сравнялась, а затем и определила борьбу за многообразие форм собственности. После ликвидации СССР место геополитического субъекта оказалось “вакантным” и возник естественный искус пойти по принципу “от противного” (в плане соотношения геополитического и этнокультурного факторов). Опыт, например, европейской интеграции основывается не на “сближении наций”, а на “кросс-культурном взаимодействии”, диалоге культур, использующем взаимодополнительность культурных различий. Кроме того, мир из биполярного стал многополярным. Относительная устойчивость СНГ показывает, что независимые государства, образовавшиеся на территории бывшего СССР (за исключением стран Балтии), все же больше тяготеют друг к другу, чем к другим региональным центрам геополитического влияния. Если при нормализации жизни в наших странах такое тяготение друг к другу из безальтернативной необходимости вынужденной зависимости станет осознанным государственным и историческим самоопределением, то вполне вероятно современное призвание евразийства: превратить нашу “континентальную” общность в цивилизационную, а этнокультурные силы из националистически-центробежных сделать интеграционно-объединяющими.

3. Русские философы ХІХ-ХХ веков активно обсуждали вопрос об особой исторической и религиозно-нравственной миссии России. Сохраняет ли эта идея свою актуальность сегодня?
Да, с учетом вышесказанного. Другое дело, что “русская идея” должна найти себя в новом контексте многополярного мира, диалога культур, партнерских отношений стран СНГ. Националистически-центробежный импульс был направлен против Москвы как центра диктата. Причем первой от этого положения бежала сама Россия, обреченная “пролетарским интернационализмом” на парадоксальное положение “метрополии, кормившей собственные колонии”. Марксисты оправдывали это тем, что роль “авангарда мировой революции” требует экономических жертв. Сейчас проблема, конечно, не в том, чтобы срочно восстановить экономическую справедливость. Другое дело, что богатые ресурсы России должны подкреплять не идеологическую (или экономическую) экспансию, а историческую и духовно-нравственную миссию. С религиозным характером этой миссии сложнее: русская идея традиционно связывала себя с православием, сейчас - в духе диалога культур - российская духовность должна стать основной межконфессионального согласия (консенсуса) по общечеловеческим духовным проблемам. Такое согласие - это единство в общем, объединяющем разные религии, культуры, народы - при сохранении различий в национальном духе и характере и даже религиозно-философской трактовке вышеупомянутых общечеловеческих проблем.



4. Общеказахстанская идея - нужна ли она и в чем конкретно она должна выражаться?
Общеказахстанская идея, несомненно, нужна - по той же причине, по которой русская идея должна превратиться, как замечено выше, в (обще)российскую. Эта причина - многонациональность, поликультурность, многоконфессиональность страны. Причем, большую роль в этом могут и должны сыграть руководители суверенного государства, особенно Президент, все годы пребывания на этой должности уделяющий достойное внимание разработке государственной идеи Казахстана. На мой взгляд, тот фундамент, который уже заложен в разработку этой идеи (дух стабильности, согласия и примирения различных национальных, социальных и конфессиональных групп и.т.д.) позволяет надеяться, что она станет действительно общеказахстанской идеей, а не одной из частных (классовых, национальных, религиозно-фундаменталистских), раскалывающих общество.

5. По пути ли Казахстану с Россией или у Казахстана - особый путь развития? Возможен ли синтез русской и общеказахстанской идеи? И не является ли таким синтезом евразийство?
Мне представляется, что в обозримой исторической перспективе “стратегическое партнерство” Казахстана и России правильно не только геополитически, но и идейно. Соответственно, “синтез идей” я считаю возможным и полезным, с поправкой на вышеотмеченную трансформацию “русской” идеи в “российскую”. Пока такая трансформация не произошла (российская идея гораздо более расплывчата, чем казахстанская, а Президент Ельцин начал уделять этому вопросу серьезное внимание лишь год назад) вопрос о том, является ли таким синтезом евразийство, некорректен. Если говорить о синтезе, то более реален такой “интеграционный” процесс:
1) “русская” идея, заимствуя лучшие черты евразийства, преобразуя в “российскую”;
2) на основе синтеза общеказахстанской, российской и, возможно, других идей, корректируется и проясняется евразийская идея.

6. С какими этнокультурными, психологическими, правовыми, экологическими и иными проблемами может столкнуться - или уже сталкивается - проект Евразийского союза государств? Разрешимы ли эти проблемы и при каких условиях?
Ответ на этот вопрос требует профессионального анализа большого количества деталей, что не представляется возможным. Маловероятно, что проект Евразийского союза государств когда-либо будет реализован буквально. Скорее следует говорить о разной роли этой проектной идеи в различных сценариях интеграции (или дезинтеграции) СНГ.
В этнокультурном плане наиболее очевидной проблемой является тяготение Казахстана к “Востоку” (Азии) мусульманству, а России, в свою очередь, к “славянскому братству” Европе (христианству) Западу. С распадом мировой социалистической системы и СССР “славянское братство” раскололось на восточных и западных славян, причем вторые побыстрее хотят войти в “настоящую” Европу, а первые - не остаться навсегда за бортом. В связи с расширением НАТО вопрос ставится уже не о том, существует ли “водораздел”, а о том, где он пройдет. Геостратегически для России сейчас ключевое значение приобретают союз с Белоруссией, отношения с Украиной, а также с некоторыми другими славянскими государствами (Болгария, Сербия, Словакия, Польша). И хотя после тандема Россия-Белоруссия “вторым эшелоном” интеграции СНГ выступает “четверка” (те же плюс Казахстан и Киргизия - при ключевой роли связки Россия-Казахстан, к которой примыкают “младшие партнеры”), акцент на это направление может быть перенесен лишь при следующих условиях:
1) стабилизация (та или иная) ситуации на “западном фронте”;
2) окончательная финансово-экономическая стабилизация и начало экономического роста во всей “четверке”: если на западном направлении геополитические императивы интеграции (или не-интеграции, как в случае с Украиной) часто перевешивают экономические факторы, то в отношениях “четверки” четко провозглашаются принципы экономической целесообразности, сближения темпов реформ и.т.д;
3) в государствах-партнерах России должны сохраниться существующие светские режимы, хотя само наличие угрозы их стабильности может ускорить интеграционные процессы.
Из психологических проблем можно отметить необходимость преодоления прежних стереотипных представлений о роли “центра” как в самой России, так и у ее партнеров. В частности, для России может оказаться трудным принятие проекта, инициатива которого исходит не от нее. Саму же Россию долго еще будут по делу и без подозревать в “имперских амбициях”.
Из правовых проблем можно отметить, что образование межгосударственных объединений как субъектов международного права сталкивается с недостаточностью для их описания таких традиционных категорий как “конфедерация” и.т.д. Принцип “неделимости суверенитета” при передаче межгосударственному объединению полномочий порождает вопрос о пределах делегирования полномочий, за которыми начинается “потеря суверенитета”. Характерно, что подобные проблемы, приобретая публичный характер, могут порождать такие психологические подтексты, что их толкование массовым сознанием получает неправовое звучание. Еще одна проблема связана с тем, что иерархия силы правовых норм (международный договор - национальная Конституция - национальные законы) в разных государствах трактуется по-разному. Культурные различия в правопонимании проявятся и при попытках реализовать принцип “сближения законодательств” (например, о таможенном контроле, валютном регулировании и.т.п.): применение даже идентичных норм “неунифицированными” институтами правосудия и правоохранительными органами в сходных ситуациях приведет к различным решениям. Фактически, интеграционные процессы подвергают испытанию фундаментальный принцип права - принцип формального равенства, который при кросс-культурных взаимодействиях не всегда понятно, как реализовать. В случае культурной близости могут выручить общие традиционные нормы. А как быть в случае культурных различий, затрагивающих, например, представления о справедливости или гуманности (вопрос об отмене смертной казни), о человеческой жизни (вопрос об абортах) и.т.д.?
Что касается экологических проблем, то они при правильной политике могут больше сблизить наши страны, а при неправильной - внести ненужное обострение в отношения между ними.
И все же при всей сложности проблем по рассмотренным аспектам, они представляются вполне разрешимыми при наличии исторической воли народов наших стран к более тесному сближению, при ответственном стремлении руководства наших государств каждый раз находить политически взвешенные решения, не боясь при изменении ситуации искать их заново, не преинебрегая при этом как собственным опытом, так и опытом других стран.
1996.05.25.